Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа

– Не унизит.

Шарль поднялся.

– Желание короля не быть обманутым не унизительно. Куда хуже беспечная доверчивость, не так ли?

Он обвёл взглядом присутствующих и, чувствуя, как возвращается к нему прежняя уверенность, возвестил:

– Для начала отправьте к этой девице каких-нибудь сведущих богословов, и, если они сочтут возможным, пригласите её во дворец. Моему двору необходимо развлечение – это на тот случай, если она, всё-таки, окажется шарлатанкой. Но ещё больше все мы нуждаемся в надежде и вере. И я благословлю день, в который она явится, если девушка эта принесёт нам и то, и другое.

Мадам Иоланда поклонилась без улыбки, а Ла Тремуй забормотал что-то о мудрости, но Шарль уже не слушал и не смотрел. Ещё раз проскользив взглядом вокруг стола и, словно пригнув этим взглядом головы присутствующих, он заложил руки за спину и пошёл из зала, уговаривая себя, что победил.

Постоялый двор в Шиноне

Явившийся в Шинон из Тура причетник монастыря августинцев преподобный Жан Паскерель всю жизнь истово верил в Бога.

Причём, вера его была столь неколебима, что даже в страшном пятнадцатом году, оплакивая со своей сестрой её мужа, погибшего на Азенкурском поле и услышав от неё, что Господь, наверное, отвернулся от них насовсем, господин Паскерель забыл о всяком сочувствии и накричал на сестру. «Замысел Господень человечьим умом не охватить! Нет жизни без испытаний, но каждому отчаянию положена надежда, за которую потом и воздаётся справедливостью! Раз выпали тебе испытания, терпи и надейся! И жди… Господь ко всем милостив…».

С таким же негодованием он обрывал и разговоры о том, что Монмут, благодаря исключительной, безгрешной набожности пользуется особенным расположением Всевышнего и потому одерживает свои победы. «Чушь! – восклицал отец Паскерель, обращаясь к говорившим. – Можно подумать, что вы, судари, воспылав любовью к вашему указательному пальцу, удостоверяющему, что вы есть вы14, сунете в огонь ваш же мизинец, только для того, чтобы указательный вольготней чувствовал себя на вашей ладони! Ведь не сунете, верно? Почему же вы считаете, что Господь наш станет уничтожать одних, верующих в его покровительство и защиту, в угоду другим, верующим, якобы, сильнее? Думаете, ему менее больно опускать нас в горнило войны, чем вам свою руку в огонь?! Не-ет! И, как для того, чтобы сунуть руку в огонь, нужны особые причины, так и для наших испытаний есть, наверняка, побуждение великое и необходимое…».

Будучи человеком последовательным, преподобный Паскерель искренне верил, что злые чувства пятнают душу так же необратимо, как и нераскаянные грехи. Так, услышав о бесславной смерти Монмута, он не проявил никаких признаков радости, не ликовал и не возносил небу благодарственные молитвы. С христианским милосердием пожалел вражеского короля, как любого другого умершего и мысленно отпустил ему все грехи перед Францией.

«Всякий достоин сочувствия, если он был человеком, пил молоко матери и когда-то, ещё несмышлёным ребёнком, впервые поднял руку для крестного знамения. До этого мгновения он был истинным творением Божьим, а всё, что потом – лишь следствие его добродетелей и грехов. Но, чего бы ни было больше, сожаления достойна и потеря праведника, и, сошедшая в ад душа заблудшего…».

За такие разговоры отца Паскереля глубоко уважали. Но, когда однажды, кто-то сказал, что, видно, сам Господь шепчет ему в уши, преподобный снова пришёл в негодование. «Шептать может сосед с улицы или приятель, служащий у бальи! Нам же даны чувства, чтобы осознавать присутствие Всевышней силы в каждом вздохе, и разум, чтобы отделять зерна от плевел. Но, ни видеть лик Господа, ни слышать глас Его, ни один смертный не может!».

Поэтому никто из знавших преподобного не удивился, когда стало известно, что имя отца Паскераля внесено в короткий список, тщательно отобранных лиц, которым следовало навестить Жанну на постоялом дворе и решить, достойна ли она быть приглашенной к дофину. Причём, проголосовали за преподобного и сторонники, и противники Девы.

«Паскерель славится своей неподкупностью, – решили они, – так что, если выскажется „за“ или „против“, никто никакой предвзятости не заподозрит, и всё наше посольство будет выглядеть вполне независимо». Сам же преподобный перед своей миссией старался ни к чему конкретному не готовиться, по опыту зная, как суетна и тороплива бывает людская молва. «Посмотрю сам», – решил он, мудро подавив в себе, как сомнения, так и надежду, и, дождавшись положенного часа, отправился, вместе с другими на постоялый двор.

* * *

Комиссия, призванная решить вопрос о Жанне, подобралась довольно пёстрая, хотя некоторая система в подборе кандидатов всё же прослеживалась. Священнослужители, схоласты, теологи и ярые противники всякого рода ереси – с одной стороны, полагали себя людьми особо компетентными, но с другой, хорошо понимали, что выбраны были лишь благодаря их не самому значительному положению при дворе, чтобы, в случае чего, комиссия не выглядела слишком уж официальной. Поэтому, подспудно, каждому хотелось показать свою значимость и обнаружить что-то из ряда вон выходящее, чтобы порадовать высокого покровителя, доверившего им столь важное дело. Сторонники герцогини Анжуйской шли с твёрдой предрасположенностью чудо обнаружить, тогда как сторонники господина де Ла Тремуя заранее готовились разоблачать шарлатанство.

Однако, пройдя один за другим, нагибаясь и, словно кланяясь под низкой дверью в комнату, отведённую Жанне, все они вдруг поняли, что не знают, как быть дальше? И дело оказалось не в том, что поднявшаяся им навстречу девушка совсем не походила на крестьянку, несмотря на загорелое, слегка обветренное лицо – внутреннее благородство такой мелочью не скроешь. Но толпа, собравшаяся у входа, независимо он предубеждений, поразила пришедших отчаянной затаённой надеждой во взорах. Каждому вдруг пришло на ум, что явившаяся девушка, действительно, последнее, что им осталось, и признать, или не признать – не самое трудное. Но, что потом?

Сама же Жанна тоже не знала, как ей себя вести. Комиссия, конечно, являлась хоть каким-то шагом ей навстречу, но девушка была уверена, что говорить должна только с дофином, поэтому недоумённо смотрела на учёных мужей, пришедших неизвестно с какими полномочиями…

Молчание в комнате грозило затянуться, поэтому Жан Паскерель взял на себя смелость выступить вперёд и, ласково улыбнувшись, произнёс:

– Дитя, весть о твоём счастливом путешествии по захваченным землям дошла до нас, смущая многих надеждой на Божье благословение. Мы здесь затем, чтобы разобраться в этом вопросе и спросить, как на исповеди – правдивы ли слухи о тебе?

Недоумение на лице Жанны сменилось полным непониманием.

– Правдивы ли слухи? О чём?! О моём счастливом путешествии? Но, что вам ещё нужно, святой отец, кроме того, что я здесь, живая и невредимая?!

– О тебе говорят, как о Лотарингской Деве из пророчества, – не смутился Паскерель. – Про эти слухи мы и пришли узнать.

– А того, что она дошла сюда из Лотарингии вам мало? – сурово сдвинул брови стоящий за Жанной Пуланжи.

– Мы пришли говорить с этой девушкой без посредников, сударь, – высокомерно заявил увязавшийся за комиссией де Сеген.

– Так же и я желаю говорить с дофином без посредников, – повернулась к нему Жанна. – То, что я должна сказать, предназначается только ему, но никак не вам! А про слухи спрашивайте у других. Я себя Девой не называла, но готова принять это звание, как только передам Божью волю дофину, а затем и выполню её.

– Однако, без нашего одобрения тебя к королю не пустят, – с полным сознанием собственной власти над девушкой, процедил Сеген.

– Гореть тебе в аду, монах, если ты её не пустишь! – схватился за меч Пуланжи, которому кровь бросилась в лицо. – Эту девушку прислал Господь, и не тебе препятствовать Его воле, когда даже господин де Бодрикур уверовал настолько, что просит за неё!

– Если господин де Бодрикур был околдован дъявольскими кознями, в том беда небольшая, – осенил себя крестным знамением Сеген. – Гораздо хуже, если так же будет околдован наш король, которого эта девушка до сих пор именует дофином.

– Он не обидится на это, когда услышит то, что я должна ему передать, – посмотрела в глаза Сегену Жанна.

– Но, если это слова Божии, почему ты не хочешь сказать их сначала нам? – ласково спросил Паскерель.

– А разве дофин доверяет вам читать письма от других государей, прежде него самого?

Отец Паскерель посмотрел на девушку с уважением. И, судя по тихому ропоту за спиной, слова её произвели впечатление и на других членов комиссии.

– Слышали, святой отец? Похоже, эта девушка, которая так не любит посредников, уверяет нас, что сама является посредницей между Господом и нашим королём! – усмехнулся Сеген, который, как раз сейчас рассчитывал получить горячую поддержку со стороны Паскереля.